Так было...

Воспоминания ветерана

Сергей Ильич Чеканов родился 14 сентября 1913 году. До войны был направлен на работу учителем истории в Новотарбеевскую школу. В 1939 году был призван на военную службу. 1941 году он встретил на венгерской границе в 44-й горнострелковой дивизии, которая располагалась в Карпатах. 
Первые дни войны – неразбериха. 525 полк 44-й горнострелковой дивизии попал в окружение. Каждый день расстрелы, кровь, выявления командного состава. 
В ноябре попал в концлагерь, который располагался в умани под названием Уманьская яма. В нём пробыли несколько дней. Далее погнали на Винницу, а затем в Шепетовку. Освободился из концлагеря только в 43 году. После освобождения из концлагеря вместе с другими военнопленными воевал на Украине, освобождая Киев, Львов. После освобождения территории Украины, Украинский фронт был переброшен в Польшу в Южном направлении. Особенно были тяжёлыми бои за город Бреслау. Потом город Краков. Поляки встречали русских освободителей с радостью, торжественно. Затем новое направление – Чехословакия. Участвовали в освобождении Моравских островов. В конце апреля 1945 году был в Праге. О Победе узнали в Праге. Но бои шли и после 9 мая. Памятный момент для меня – ранение в стопу левой ноги осколком от разорвавшегося снаряда. Еле успел прыгнуть в земляную щель. Танк, шедший напрямую, засыпал в щель меня. Хорошо, что видели товарищи. Вытащили из-под земли, разрезали сапог, перевязали и отправили в медсанбат. Там пробыл неделю, и вернулся к своему миномёту. Демобилизовался в ноябре 1945 году боевые фронтовые друзья – наводчик Подгорный Николай, я – заряжающий. Подгорный Николай закончил мединститут, жил и работал в Киеве. Я окончил пединститут и работал в Новотарбеевской школе. В послевоенные годы всё время поддерживал связь с Подгорным. 
Награды: «Орден Отечественной войны II степени», «Орден Славы III степени», 3 медали: «За отвагу», «За Победу над Германией», «За освобождение Праги». 

Газета «Наше слово» от 16 декабря 1994 года.

Так было.
«Изменниками Родины» называли и тех, кто был в плену.

Пять пожелтевших ученических тетрадей. На обложке первой надпись «Так было», а чуть ниже пометка – «лето 1946 года». Это записки Сергея Ильича Чеканова. Несколько лет назад они оказались в моём почтовом ящике: их писал учитель своему ученику. Много лет назад я учился в Новотарбеевской средней школе Мичуринского района. Любил уроки истории и всегда с радостным волнением ждал, когда откроется дверь и в класс войдёт стройный черноволосый, лет тридцати учитель, окинет всех нас пытливым взглядом, немного помедлит и неторопливо поведёт рассказ об истории того или иного государства или княжества. И говорил он так, что казалось – не из книг это, а ногами прошёл по той земле, всё увидел, всё услышал и вот теперь делится с нами своими впечатлениями.
    Иногда его уроки заменялись другими. Где он бывал, мы не знали. Правда, и до нас доходили слухи: вызвали в район. А вездесущие девчонки, те всегда больше всех знали и шептались: Сергей Ильич во время войны был в плену, и вот потребовали вновь на проверку. Это уж потом мы узнали , что значило в то время «потребовать вновь на проверку». Ведь согласно приказу Сталина попавших в лен (даже если ты был смертельно ранен) считали изменниками Родины. И с нашими военнопленными, отвергнутыми своей страной, фашисты делали сё, что им заблагорассудится. Именно об этом и повествуют записки учителя истории из далёкого тамбовского села.

Начало войны.

44 горнострелковая дивизия располагалась в Карпатских горах. Наш 12 отдельный батальон связи находился в Болехове Станиславской области. Городок небольшой, много зелени, а в мае и вовсе утопал в цветах. Кругом города раскинулись роскошные пастбища, многие из горожан имели скот, и это придавало городу деревенский вид. 

Роты и батальоны часто уходили в горы и в тяжёлой обстановке учились воевать. 

В субботу 21 июня после обеда наш взвод на занятия не пошёл. Каждый красноармеец занимался своим делом. Я собирался встретиться с Ваней Горяевым, который служил в автобате, поговорить о скорой демобилизации, о поездке в Ленинград на заочную сессию. Вечер под выходной был исключительный. С пасек доносился аромат липового мёда, а в садах яблоки и созревшая черешня. 

Киномеханик между двух лип развесил экран. Карпаты поглощают последние лучи солнца. Темнеет. Мы смотрим картину из истории гражданской войны. 

За последние дни почему-то участились боевые тревоги. Старшина раздал нам новое обмундирование, каски. Зачастило высокое начальство. 

Командир роты старший лейтенант Осадчий приказал мне написать гражданские адреса каждого красноармейца. На мой вопросительный взгляд ответил: мол, граница есть граница. 

Кинокартина окончена, белые разбиты, мы рукоплещем, идём спать. В голове на завтра строится: написать жене письмо, описать красоту Карпат, до обеда побродить по горам…

Резкий крик дневального нарушил сон: Боевая тревога! В его голосе действительно слышалось что-то тревожное. Вскоре в строю слушали приказания командиров. Над головой появились самолёты с крестами на хвосте и крыльях, они летели на восток. Быстро погрузив всё имущество связи на машины, мы двинулись на город Старый. Колонну вёл комбат Камелев. По деревням и дачным местам бегали люди. Недалеко от дороги догорал немецкий самолёт. Над городом шёл воздушный бой, в воздухе висели парашютисты. Проехав через мост, мы направились к местечку Скале. Нас прижал к земле немецкий стервятник, часто поливая из пулемёта. Миновав посёлок, ускоренным маршем добрались до местечка Туфля и заняли боевее позиции. Утром 22 июня я выполнял первое боевое задание: проводил связь от противотанковой батареи через железную дорогу до Центральной станции. Три дня мы держали оборону. Мадьяры на этом участке большой активности не проявляли. К вечеру следующего дня наша часть снялась с места и по горам стала отходить на восток. Двигались быстро, днём и ночью: видимо, прорыв немецких войск подо Львовом грозил нам оказаться в « мешке». 

Дороги от дождей размокли, лошади становились, падали. Мы сами впрягались в повозки и тянули боевое имущество. Небольшой отдых не восстанавливал сил. Питались в основном сухарями. Над головой всё время висит немецкая «рама». Участились налёты местных жителей, появились дезертиры из призывников Западной Украины. Приказано: быть бдительными и осторожными!

Сильно зарос, как и все. Командир роты стал часто употреблять матерные слова. Никто не жаловался на усталость, молчали и точно исполняли приказ. 
По дороге на Станислав раскинулась необъятная равнина, на которой в рост человека в полном наливе колосилась пшеница. В безлюдных сёлах дымятся хаты. В городе разруха, горит элеватор, люди таскают зерно и муку. 

Оставив Станислав, с боями начали отходить на Тернополь. Из окон домов и с чердаков то и дело раздаются пулемётные очереди местных бандитов. В районе Проскурова с боями пришлось выходить из окружения. В одной из деревень старик-ехида назвал нас наполеоновцами. И без него тошно: от злости на фрица не хватает воздуха вздохнуть! 

В Винницкой области узнали, что линии фронта нет: враг может быть с любой стороны. 525 полк нашей дивизии попал в окружение. Все, от генерала до повара, вышли на линию огня. Капитан Сокальчук сел за пулемёт, я у него стал вторым номером. Вышли к Бугу. Ветхая, наскоро сделанная переправа через реку не могла быстро пропустить огромную массу машин, повозок, людей, скот. Все рвались на другой берег, создавалась толчея, начались ссоры, повозки наезжали одна на другую. Бились лошади, ругались ездовые. Над переправой кружились мессеры, по ним били из всякого оружия – от пушки до пистолета. К вечеру переправились и мы, потеряв бронемашину комбата, которая по вине водителя пошла на дно. В нашем батальоне связи не осталось ни какого имущества. Проезжая мимо небольшого леса. Я увидел Горяева Ивана, который сказал: « Дальше нельзя». На лица командиров легла тревога за создавшееся положение. Иные говорили, что не раз выходили из окружения, пробьёмся и тут. Что думает она , там на Тамбовщине, о моей судьбе , прижав к груди дочку – малышку ? 
Август. Ночь в селе Подвысокое. Командование решает штурмом прорвать кольцо окружения. Ждём сигнала. Уже который раз перебираю скудный запас патронов. « К бою!» - послышалась тихая команда. Осторожно поднялись и молча пошли. Раздались винтовочные выстрелы. Застрочил « максим», где – то стукнула артиллерия. Слева послышалось громкое ура и пронеслось по рядам, все ринулись вперёд, стреляя на ходу. Фрицы открыли сильный пулемётный огонь, загудели танки, загрохотали пушки. Рядом падали убитые, стонали раненые. Дали команду: «Ложись! Винтовки к бою!» Неужели не вышло?

Справа, сквозь утренний туман, на нас медленно шли два танка, а за ними сотни немцев. Изредка стреляя, мы стали отходить к лесу. Из прежних командиров не вижу никого. Наш отряд возглавил лейтенант, награждённый орденом Красного Знамени в боях с белофиннами. Из своих знакомых вижу только старшину Свистунова.

Часов 11 утра. Ярко светит солнце. Потянул ветерок, заволакивая тучами небо. После страшной ночи хочется есть и спать. Пошёл сильный дождь. Движемся вперёд. Вдали показалась деревня. Голова колонны уже близка к первой хате. Вдруг воздух разорвался свистом снарядов, забили пулемёты. Немцы в упор стреляли по колонне. Все бросились в подсолнечник, за ним проходил противотанковый ров, а дальше река. Пробежав подсолнечник, кинулись к реке, а навстречу немецкие танки. Спасаясь от них, люди бросались в реку, многие тут же тонули. Вечерело. Оставшиеся в живых люди собирались кучнее. Ночь была светлая. Одни из командиров без знаков отличия повёл нас из окружения. На краю деревни горел огонь. Пошли в обход, из-за кустов застрочил пулемёт. В деревне залаяли собаки, загалдели фрицы. Командира не стало. Что делать? Группами начали возвращаться назад. Я, библиотекарь и радист на автокамере стали переправляться через реку. На середине радист начал тонуть. Передав автокамеру библиотекарю, пытаюсь помочь радисту. На троих была одна винтовка, и та пошла полем. Зашли в одну из них. Женщина, вытирая фартуком слёзы, поставила на стол горшок молока, хлеб и три кружки. 

Пока мы ели, успела рассказать про своих трёх сыновей, которые тоже на фронте и от них ни слуху, ни духу. Забравшись к ней на чердак, решили переждать до вечера. К середине дня от неё же узнали, что нагрянули немцы, на краю села поймали одного красноармейца и расстреляли. К рассвету пришли в большой подсолнечник. Решили отдохнуть. Коснулись земли и тут же заснули. Проснулись, солнце высоко и хорошо прогревает. Недалеко от дороги стог старой соломы, закопались в неё, наблюдаем. К нам движется человек в гражданской одежде. Заметил нас и в нас узнал себя. Посоветовал и нам переодеться в гражданскую одежду. Но где её взять? Недалеко от нас две повозки, и люди накладывают снопы. Идём к ним. Заметили, что старик снопами закладывает военного человека. Возок поехал в деревню, а мы вернулись в стог и стали ждать: дед обещал помочь. Вскоре к стогу подошли два паренька лет по 15, сказали, что впереди село Берёзовая балка, фрицев там мало и много переодетых красноармейцев. Поменялись с ними одеждой. На мне оказалась ветхая рубашонка и заплатанные тесные штаны, а на голове маленькая кепка. Мальчики принесли одежду и радисту. 

Вечером пришли в деревню. Меня определили к «кацапке», моих товарищей тоже разместили по хатам. Ночевали в погребе на соломе. Днём работал в огороде, переворачивал снопы пшеницы. Вторая ночь прошла без приключений. А дальше произошло вот что. На краю села в оной из хат фрицы схватили узбека, у него нашли красноармейскую звёздочку, расстреляли. Был вывешен приказ коменданта: кто скрывает красноармейцев, будет караться смертью. Библиотекарь и радист куда-то
Исчезли. Ухожу и я. В саду увидел парня, он то же переодетый. Идём вместе. Прошли лог, кустарник. Сзади затарахтела крестьянская повозка. Дядька, размахивая кнутом, кричал на лошадь. Мы оглянулись, на повозке два фрица. Над головой засвистели пули. Нас догнали, избили и бросили в повозку. Привезли к церкви. Дымилась немецкая кухня. Фрицы получили ужин. Нас подвели к рыжему, небольшого роста офицеру, рядом с ним сидел человек в красноармейской форме, лопал хлеб с маслом и переводил нам вопросы офицера. Нас обыскали. У моего попутчика нашли красноармейский брючный ремень. Подняли гам. Нас повели к коменданту. Из его слов было понятно, что нас принимают за «шпионов». Толкнули в погреб и закрыли. Через какое-то время открылась крышка погреба, и часовой дал нам по папироске. Потом к нам затолкали ещё 15 человек. 

Утром из других деревень пригнали ещё несколько человек и погнали в село Подкотилово. На широком колхозном дворе стоял большой кирпичный амбар. По току бродили пленные, вокруг них цепью стояли фрицы. Пленные просили пить и есть, иные собирали зёрна пшеницы. На ночь всех загнали в кирпичный амбар, набив как сельдей в бочку. 

Было душно, мы просили открыть дверь. В ответ раздавались выстрелы. Утром немцы пригнали быка, зарезали, разрубили, сварили, раздали по кусочку мяса и под сильной охраной погнали дальше. Примерно к обеду нас пригнали в лес, где стояло много крытых машин. Посадив всех в машины, на большой скорости куда-то повезли. Когда остановились, фриц сказал: «Умань». 

Уманьская яма.

На окраине города, там, где недавно была птицеферма, немцы сделали для военнопленных лагерь. Обнесли проволокой, поставили вышки с пулемётами и часовыми… Кругом лагеря стояла толпа людей – женщины, дети, старики. Они принесли хлеб, молоко, всматривались в этих измождённых людей, хотели узнать кого-либо из своих родственников, но их отгоняли, Кормить в лагере не кормили, воды тоже не давали. Только для комсостава в ржавом котле один раз в сутки варили вику с овсом. За этой «кашей» стояла длинная очередь. Один из нацменов перебежал поближе к котлу и уже хотел получить «кашу», как раздался выстрел, и он мёртвый упал в котёл. Поднялась суета. В ход пошли приклады, штыки, дубинки. Вскоре у котла осталось ещё шесть трупов.

На земле валялись опухшие с пересохшими губами люди, просили воды. По лагерю ходили санитары с носилками и подбирали умерших. 
Рядом с лагерем была яма, из которой местные жители брали глину. На дне ямы осталась грязная вонючая вода от давних дождей. Нас погнали туда. Скоро эта жидкость была выпита. Ночевали тоже здесь, на дне ямы. Утром на край ямы подводили лошадей, стреляли. Пленные, кто в чём мог, варили конину. Дня через три дно ямы было усыпано мертвецами, их никто не убирал. 

Однажды утром нас всех построили, выдали по буханке хлеба на троих и куда-то погнали. Конвой штыками и прикладами подгонял отстающих. К вечеру вошли в большое село с церковью. В колокольне видны дыры от снарядов, каменные постройки рябые от пуль. Наверно, совсем недавно здесь были бои. Село называлось Терновка. За селом в поле находился. У лагеря стояли кадушки с водой, валялись огурцы, дымились котлы. Ничего подобного. Измученных и голодных накрыла ночь. 

С восходом солнца стали в очередь. Первые начали что-то получать. Пол-литра холодной несолёной баланды нам вливали в банки, каски, пилотки или кусок свёрнутой палатки, словом, что у кого было. Заканчивалась очередь за баландой, начиналась очередь за водой. Через день этапом погнали в Гайсино.

Медленно, как похоронная процессия, движется колонна пленных. По бокам дороги растёт свёкла, картофель, в копнах лежит пшеница. Всё больше становится людей, которые не могут двигаться, падают на землю. Фрицы бьют их ногами. Прикладами. А тех, кто не поднимается, пристреливают. 
К вечеру другого дня добрались до Гайсино. Загнали в конюшню. Первые сотни получили по огурцу и по кусочку целого хлеба, остальные не получили и этого. В конюшне работал водопровод, немцы тут же перекрыли его. Вместо воды пустили собак, они рвали всех подряд. Шум, крик. Вбежали фрицы, стали наводить порядок. И снова кровь, снова убитые. 

Утро. Очередь за баландой. Стоять нет сил, сажусь на землю и медленно продвигаюсь за очередью, по пути ищу зёрна пшеницы. Нашёл двенадцать зерен, кладу в рот и тщательно размалываю зубами. К очереди подошла женщина, раздала ведро яблок. Странно, но факт – немец молчал. « Позавтракали», нас погнали дальше. Одно село на пути было предупреждено, чтоб накормить пленных. Когда мы туда пришли, в конце села увидели повозки с продуктами. Немцы бросали нам хлеб, огурцы, помидоры, женщины нам давали молоко, квас. Началось обжорство. Ели всё подряд – сырое и вареное. Кислое и сладкое, соленое и пресное. Спешили досыта наесться. Набив карманы съестным, вновь двинулись в путь. Километров через пять у многих начался понос, боль в желудке, рвота. Некоторые падали на дорогу и в мучительных конвульсиях и умирали. Ночевали в очередной конюшне. Ранней зарей началось построение. Говорили. Что к вечеру будем в Виннице. 

В Виннице

Бывший военный городок обнесен колючей проволокой и каждое здание в отдельности тоже. В центре лагеря на большой площади идёт сортировка военнопленных по национальностям. Немцы, заигрывая с гражданским населением, начали отпускать из лагеря украинцев. Некоторые русские тоже стали выдавать себя за местных жителей. Так поступил и я. Вечером сообщили, что завтра будут отпускать из лагеря жителей Каменец-Подольской, Ровненской и Винницкой областей. Я из брал Винницкую область. Мой товарищ, украинец, учил меня отвечать на возможные вопросы. Утро началось с того, что всех украинцев этих трёх областей согнали в одну казарму и приказали ждать. За одну свёклу старик побрил меня тупой бритвой – надо же перед « отпускной комиссией» выглядеть более или мене по-человечески, а то уж и не помню, когда умывался. 

«Комиссия» приступила к работе. Под грибком сидели фрицы и с ними чёрный поляк – переводчик. Пленные украинцы подходили по три человека, их долго спрашивали, записывали, снова сортировали, отдельным обещали вечером пропуск домой. Мой товарищ ответил на все вопросы, значит «сдал экзамены». Я у переводчика вызвал подозрение. Он спросил, почему так плохо говорю по-украински? Я ответил, что долго жил в городе. Задал вопрос, есть ли у нас в деревне «ставок»? Мне показалось, что он говорил «садок», на что и ответил отрицательно. Он ударил кулаком меня в лицо. Я метнулся в сторону, по голове и спине заходили палки. Чтоб отучить русских «превращаться в украинцев», они отправили нас в клетку из колючки, приказали поднять руки кверху и так стояли сутки. Люди теряли сознание, падали, их отливали холодной водой и снова мучили. Через два дня мимо гнали группу пленных, я примкнул к ним и попал к русским. Эти пленные размещались в двух больших конюшнях. Единственная «привилегия» для них была возможность пойти на работу. Желающих было много, а брали всего-то сто пятьдесят человек. Люди толпились с вечера, скандалили. Стоял в очереди и я, но из-за бессилия не мог пробиться вперед.

Однажды сентябрьским утром к нам пришли солдаты из лётной части и взяли на работу 25 человек, тех, у кого были шинели. У меня была шинель, успел захватить в Гайсино или Терновке, уж не помню.
Недалеко от аэродрома находилось разбитое здание. Нас привели к нему и заставили таскать кирпич. Где ползком, где на коленях, мы тихо передвигали кирпичи. Часовой австриец заставил нас нарыть картошки и сварить… 
Про аэродром говорили, что немцы боятся ходить по нему: не заминирован ли? А для проверки выгоняли военнопленных, якобы на работу.
Однажды среди дня раздалась команда строиться. Несколько раз пересчитали нас и погнали по шоссе через Винницу к вокзалу. Маленький дождик разразился в большой ливень с холодным ветром. Вечером началась погрузка в вагоны. Набили так, что можно было только стоять. Двери закрыли, и поезд тронулся. Через какое-то время раздались выстрелы. Поезд остановился. Поймали бежавших, поставили к телеграфным столбам и расстреляли. Утром приехали в Шепетовку. 

В Шепетовке.

Концлагерь размещался в четырёхэтажной казарме, недалеко от вокзала. Вокруг два ряда колючей проволоки, по углам вышки с пулемётами. Через три дня только построили кухню. Многие обессилившие не выходили из казармы, иные оставались ночевать на площади, чтоб завтра первыми захватить очередь за баландой. Несколько дней подряд комендант Розенталь на пленных привозил повозку с хлебом, долго кружил её по площади, люди тянулись за ней, а потом увозил её. На этом он не успокаивался, каждый день в казармах устраивал погромы, выискивая комиссаров и евреев.

Изнемогая от боли, я поплёлся в санчасть. Один из санитаров, посмотрев на меня, сказал, что где-то видел. Передо мной стоял худой с седой бородой Саша Андрюшевич, фельдшер Киевского училища связи. Он-то и организовал эту санчасть. Все лечение сводилось к тому, чтобы умирающим давать баланду. Саша взял меня к себе, дал какое-то лекарство и даже кусочек хлеба. Через несколько дней мне стало лучше, начал ходить и остался с Сашей.

Была глубокая осень, в разбитые окна казармы хлестал холодный дождь. За лагерем шумел сосновый лес. Мир невольников жил голодной, томительной жизнью. «Надо бежать! – шептались пленные. – Лучше смерть в бою, чем от голода». Вскоре в лагерь влетели четыре танка и развернули стволы на казармы. Говорили потом, что переодетые фрицы слышали среди пленных разговоры о побеге. Два дня никого не выпускали из казарм. Кто шёл в уборную – расстреливали, кто выглядывал в окно – расстреливали. На третий день стали выгонять на « завтрак». Никто не выходил – боялись нового расстрела. Штыками и прикладами выгнали-таки, кого могли. Для оказания помощи больным из госпиталя прислали доктора Гаджиева. Саша Андрюшевич заболел и ушел в госпиталь. Среди новых друзей в санчасти у меня стал Ваня Ананских, земляк из Мичуринского района.

В ноябре Розенталя отправили на фронт. На прощание напился, а пленные на телеге возили его по лагерю. Вместо него комендантом стал австриец по национальности и музыкант по специальности Коварин. Разбитые окна приказал заложить кирпичами, в казармах стало темно. Казармы стали под номерами, блоки А, В, С, Д. На каждого пленного завели карточки с оттисками большого пальца на ней и номерки. Когда человек умирал, номерок ломали, одну половину бросали в могилу, другую отправляли в комендатуру. Мой номер был 1370. Перед Рождеством Шепетовский поп Гаюк собрал для военнопленных кое – какие продукты среди местного населения, но их сожгли фрицы. 

Наступил 1942 год.

По лагерю поползли слухи: советские самолёты бомбят Берлин, а под Москвой немцев расколошматили так, что они бежали от неё километров на 400. Саша Пахомов, работавший на кухне, где – то достал маленькую географическую карту, и мы по ней стали отмечать линию фронта. А воентехник первого ранга Абрамов смастерил радиоприёмник и кое – когда слушал Москву. Мы стали пользоваться информацией.

Скученность, недоедание (это, мягко говоря) и отсутствие бани – всё это создавало условия для всякого рода болезней. И первой из них пришёл сыпной тиф. Заболели и многие санитары, в том числе и я. Восемь недель валялся в тёмной холодной комнате. А когда наступил март и стало пригревать солнце, кое – как поднялся и начал ходить.

Летом в Шепетовке появился белоказачий отряд, он вербовал к себе тех, кто сидел в тюрьме или был судим по 58 статье УК. Один наш политрук заделался «попом», вошёл к ним в доверие, и часть казаков увёл в лес к партизанам. Остальных белоказаков прогнали из Шепетовки. Сбежал повар Попов, порезал проволоку и вместе с полицаем, охранявшим этот участок, убежал в лес. Фрицы стали лютовать ещё сильнее.

1943 год.

Узнали о разгроме немцев под Сталинградом. Радость рвалась наружу, но выражать свою радость приходилось туго. А я, уткнувшись в фуфайку, плакал... от бессилия, за перенесённые муки, за дом родной, за семью, трудное детство и юность. Подошёл Лёша Криванчиков и твёрдо сказал: «Хватит киснуть, дотянем до весны и сбежим!» 

В марте из Ростова привезли эшелон пленных с обмороженными руками и ногами. Мы, санитары, ухаживали за ними, разносили баланду, помогали выжить.

На Первое Мая фрицы приготовили нам особую «пищу». В котлы засыпали просяную и овсяную мякину и каждому выдали на пол-литра больше. «Каша» застревала в зубах, на дёснах и горле. Пленные объявили голодовку. В лагерь прибыл одноглазый полковник, начальник Шепетовского гарнизона. Прошёлся по лагерю, потребовал, чтоб при нём пленные приступили к еде. Никто не двинулся с места. Начал что – то кричать по-немецки. Потом резко повернулся и ушёл в комендатуру. К вечеру сварили обычную баланду, хлеба не дали.

Поползли слухи, якобы немцы просят мира. Мы это поняли, как нужную брехню для успокоения тыла – на борьбу с фашизмом стали подниматься герои, как Ковпак, Калашников. Да мы и сами не раз видели, как на станцию приходили обгорелые поезда с одним – двумя вагонами, остальные, пущенные партизанами под откос, валялись там. Ради «мира» пленных погнали в баню, дали поношенное бельё, снятое с убитых итальянцев, французов, поляков. Лагерь стал разноцветным.

Наш врач Гаджиев сбежал в лес. Вместо Коврика комендантом стал эсэсовец. Первым делом он приказал в лагере вырыть две больших ямы, на всякий случай. Мы понимали, что значит «на всякий случай». На работу людей стали брать в два раза меньше, а конвой увеличился. В лагере выбирают пленных бывших в комсоставе и отправляют в Германию. Взяли регистратора госпиталя Бротановского, майора Дергачёва, воентехника Абрамова. Саша Пахомов принёс известие, что все они дорогой сбежали из вагона... А лётчик Вася Пшеничный и его товарищ Гриша Добрынин с группой в восемь человек, работая в лесу, убили часовых фрицев и с двумя автоматами ушли в лес к партизанам.

Регистратором в госпитале стал Полянский Алексей Тарасович, профессор из Смоленска.

С гауптвахты, проломав стену, сбежал Борис Ефимов. Чуть ли не сто раз выстраивали нас и перечитывали, все хотели дознаться, сколько пленных сбежало.

Мы с Витей Жаровым достали щипцы, изучаем немецкую охрану. Об этом знает профессор из Смоленска и ещё кое – кто.

В августе прибыли поенные из Днепропетровска, среди них я узнал Гришу Андреева, товарища из Мичуринска. Я взял его в санчасть. 

Побег

Освобождён Киев. Бои идут на подступах Новгород-Волынска, Казатина, Житомира. Не работает Шепетовский железнодорожный узел. По шоссе то и дело проходят назад на запад машины с разбитой техникой. Тылы уходят глубже в тыл. Фрицы повесили носы. С собаками нас выгоняют из казарм. Пленные шепчут друг другу: погонят в Германию. Выдают по двести граммов хлеба с опилками, по полулитру кислого кофе. Выстраивают, двинулись в путь. Первый ночлег в Заслове, в конюшне. Прижавшись друг к другу, стоя, дремлем до утра. Ночью сбежало шесть человек. В дороге подвернул ногу, опухла и мучительно ноет. Боюсь, что завтра упаду в дороге и… бреду кое-как, цепляюсь за повозку, где лежит умирающий профессор из Смоленска. Снова ночлег в конюшне. Врач Золин Иван Кузьмич мою больную ногу растирает мазью.

Кругом никого лишнего, все знают друг друга, говорят в открытую о побеге. Если не сегодня, завтра будет поздно: погрузят в вагоны и отправят в Германию. Начали копать под угол.

Медленно выходят на мороз пленные. Ищу глазами Гришу Андреева, Ивана Мартынушки, их не видно. Неужели сбежали? Вот молодцы! Смотрю вокруг, охрана небольшая. Между сараем и дорогой никого нет. С котелочком в руках отхожу от всех и иду к небольшому озеру, что за конюшней. За мной идёт Данилин. Подошли к проруби, делаем вид, что черпаем воду. Два старика к проруби подвели лошадей, стали поить их. Они везут больных пленных. От озера мы повернули к балке. Ползёт позёмка, усиливается ветер. Впереди хутор. Подходим к крайней хате, недалеко от неё погреб, открываем дверь и падаем на солому. Смотрим, идёт какой-то мужчина и направляется прямо на погреб. Не фриц. Узнали- Вася Кирьянов из санчасти. Рассказывает, что видел, как мы уходили. Оказывается, нам повезло: в этом селе меняли немецкий конвой, потому многим ребятам удалось сбежать. На погреб заглянула хозяйка. Она показалась нам злой. Лощиной мы быстро ушли в поле. Омет немолоченной пшеницы, зарылись в него. Вдали двигалась чёрная лента, но уже без нас. Вечереет. Идём по хрустящей снежной тверди. Время уже за полночь. Показался хутор. Решили зайти в него. Стучим в занесённую снегом хату. Зажглась лампа, открылась дверь, показалась ветхая старушонка, вступила в избу, дала хлеба и картошки. Поели и получили на дорогу. Идём медленно и осторожно. Днём больше сидим в копнах, дожидаемся ночи.

Утром следующего дня вышли на маленький хутор. У первой хаты при входе в хутор встретили мужика лет 50-ти, зовут Сидор. Он прямо сказал, что видит, кто мы такие, мол, недавно тут прогоняли пленных. Мы признались, что сбежали оттуда. Привёл к себе в хату, угостил, даже поднёс по чарке самогона, сообщил, что освобождена Шепетовка, что сейчас очень трудно перейти линию фронта. Советовал переждать дня три-четыре у него, пока пройдут немецкие тылы. Достал нам накидки, какие носят местные жители. Вид у нас стал вполне гражданский. На второй в хутор ворвались немцы, учинили разбой, забрали у населения всё, что им требовалось и на завтра обещали вновь приехать. Перепуганный Сидор указал нам, как пройти к Чёрному лесу. Но в одном из хуторов нам сказали, что в этот лес нечего соваться, потому что он то и дело прочёсывается немцами. Ночью двигаемся ближе к линии фронта. На день остановились в одном из хуторов. Из соседнего села прибежал мальчик лет 12-ти с новостью: у них были наши танки и теперь поехали в Проскурово. Все жители этого хутора побежали в соседнее село и мы с ними. В конце села у ветряной мельницы показались автомашины. Я догнал последнюю, прыгнул на подножку, открыл дверку и увидел бойцов в шапках-ушанках со звёздочками. Прошу их взять нас с собой. Младший командир сказал, что дня через три сюда прибудет полевой военкомат.

На следующий день в хуторе, где мы ночевали, разместился штаб танковой бригады. Прибыл и полевой военкомат. И вот у меня уже направление в 177 запасной полк, откуда мой путь лежал на фронт. 

Сергей Чеканов
Лето 1946 года
Село Новое Тарбеево
Мичуринского района
Литературная обработка И. Гладких
    

Назад